Кто к нам с чем зачем, тот от того и ТОГО.
Меня спалили, словно Спарту!
…Отчаяньем повязан лоб,
Рюкзак с обломками азарта
Растёт, как горб.
Меня сломали друг и город,
И отреклись ученики;
Я – в примитив забитый голос,
Вокруг осколки-старики…
И осуждён я на скитальца,
И вбиты в замыслы кресты!
Но мне Господь велит остаться…
читать дальшеГосподь велит остаться
Купелью доброты.
Я устал от людей – от казённых гордынь,
От заигранных драм и страстишек,
От заложенных в юность замедленных мин,
От рентгена восторженных вспышек.
Я устал от мужчин – от сановных персон,
От поступков без правил и чести,
От вчерашних докладов на новый фасон,
От изящных лакейских известий.
Я от женщин устал – от вульгарных речей,
От походок и взглядов обманных,
От манящих духов и тряпичных затей,
От упрёков правдивых и бранных.
Тишина благодатней прокуренных встреч –
Ожидаемых, важных и праздных.
Сброшу невод сует с поцарапанных плеч –
Одиночества праздную праздник!
Зима по-петербургски чудит в конце апреля,
В парадных прозябает с начала октября,
А в камере квартиры немного духа в теле –
Вмерзают в невский омут событий якоря.
Конвойный привкус быта, а за порогом слякоть –
Нет ни весны, ни лета на данной полосе.
Что проку рифму править или над Бахом плакать –
Читатели уходят в разносчики газет.
Бомжи, интеллигенты, торговцы и пижоны –
Хранители снобизма и клановых забав –
Со знаньем смысла жизни, с оглядкой на каноны
Пришельцу за культурой смиряют южный нрав…
Шептались бабки за спиною –
В затылок взгляды забивали,
Как яму рыли подо мною
И жалостью в неё толкали.
Больному другу не терпелось
Под слёзы выпить рюмку гнили…
Мне ж не дышалось и не пелось,
Как будто птицу пригвоздили.
Проклятья выдавит сивуха
Из тела, что душе постыло.
Я простонал всей верой духа –
Бежать, пока не задавило…
И я решил: себя отстрою
С любимыми людьми и веком,
Пускай не телом, так душою
Вполне здоровым человеком,
Чтоб не жалели, не молчали,
А поняли, пускай не сразу,
Я вырвал прошлые начала
Разом!
Бежать! Бежать!.. Сжимает грудь –
Слезами ль? ненавистью скорой?
Прощусь с потопленной Матёрой –
И к чёрту!.. С Богом!.. Как-нибудь…
Закрывается соседнее купе.
Вокзалы плыли в пасмурной пыли
Сквозь улицы больное тело.
В купе отчаяньем вросли,
Кто у немого был предела.
Дыханьем робким о стекло
Стучались прошлого Стожары…
С Голгофы небо снегом шло
По грани беспросветной кары…
Ночь… Раздумья… И крик петухов…
Страхи шепчут о боли без меры.
Даже звёзды, похоже, барьеры
Не написанных мною стихов.
Жизнь…
Иллюзия!..
Нежность…
Обман…
Но оставлю я нудную гавань,
И, в каких бы мне водах ни плавать,
Постараюсь уйти в океан.
Прозрачен день разбуженного лета…
Но ходит в куртках сумрачный народ.
Предчувствием восторгов разогрета,
Нева поэта белой ночью ждёт.
Последний год – как радуга в мазуте:
Раздор с отцом лечил анапский пляж;
Читал спецкурс студентам в институте…
Сумбурной жизни праздничный вираж!
Вернулся к детям-инвалидам в «Данко» –
Друзья ликуют, скалятся враги.
На равнодушие, как прежде, еду танком
Так, что от глаз расходятся круги!
Я столько пережил, а написал так мало,
Не хватит даже на солидный том.
Неясной нежности таинственное жало
И вечной травли в горле горький ком…
Мой эмигрантский вальс
теперь звучит с подмостков
Для нежных дев и нервных стариков.
Проковылял я через сотни перекрёстков,
Отныне Питер – мой крылатый кров!
Всевышний не оставил без ответа
Ночной молитвы слёзной и простой.
Под сводами сорок второго лета
Не тронь души, беззубая с косой!
Открывается соседнее купе, звучат строки Георгия Иванова:
За окном, шумя полозьями,
Пешеходами, трамваями,
Гаснул, как в туманном озере,
Петербург незабываемый.
Петербург – это школа терпения…
Эрмитажа желанный приют!..
Для приехавших – миг изумления;
Для оставшихся – каторжный труд!
Петербург – это страсть безотчётная;
Эмиграции дерзкий соблазн;
Покровителей дружба почётная;
И Фонтанки лирический спазм.
Петербург – это доля жестокая;
Пьедестал возгордившихся душ;
Вдохновения жажда высокая
Петербург – это крест возвращения
В адмиральский готический миф.
Для оставшихся – школа терпения.
Для уехавших – сказочный мир!
Июньской ночи белое вино
Течёт по венам каменного града,
Душе в подарок одиночество дано
Без устали за всё благодарю
Врагов простивших и друзей неверных.
Служа христианскому календарю,
Блуждаю в фарисейских терньях.
Несу свой крест как Вечный Эмигрант.
Кружусь на каруселях влажных улиц.
Лишь белой ночью я почти что…
Ангел-хранитель
Франт!..
Франт…
И до утра немного петербуржец.
И в Киеве…
и в строгом петербурге
Не украинец я…
И, говорят, не русский.
Нет, не еврей – изрёк посольский бюргер.
Дефекты речи – не прононс французский.
На плечи лёг сырой и мрачный Питер
Громадой рассудительной гордыни…
По нраву я – с пелёнок южный житель –
Люблю светило вкуса спелой дыни.
Люблю прибоя бархатное тело
Под ласками заката и рассвета,
Рукою детской возведённый смело
Песчаный город на вершине лета.
Приехал в Питер подрывать устои,
Смешить пиитов лирой неказистой?
Хотел срастись с людскою добротою,
Ведь тут с меня не брали мзду таксисты.
Но время перемен разит цинизмом,
Храм Милосердия – в проказе тленья,
Который год в удушье анархизма
Народ молчит на паперти терпенья.
Осталось, видимо, податься в Польшу –
По маминому роду Бацвиловский.
Там сытым паном поживу подольше,
Чем инвалидом при царях московских.
По-русски воспою великий Краков –
Костёлов и музеев вид помпезный!
В чужих краях под игом новых крахов
Переболею век свой бесполезный.
Оплачем замысел прозрений –
Любви и молодости срок…
И на ободранных коленях
Росы прохладный, алый сок.
Оплачем замысел забытый,
Взращённый бытом и борьбой…
В судьбу слезами и молитвой
Катился музыки прибой…
Оплачем замысел упрямый,
Пыл недописанной строки…
Когда открывшеюся раной
Горланят третьи петухи.
Открывается соседнее купе, звучат строки Александра Галича:
Когда я вернусь…
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала,
разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала –
в кромешный, ничтожный, раёшный –
Ворвусь в этот город,
которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Закрывается соседнее купе.
Поэт
Вернуться в город…
Вернуться в город сброшенных оков –
По компасу дворовой лавки
Судьбою плыть от северных снегов
До арки дома на Шулявке.
Под сенью розовых каштанов
Пить нежный голос из медовых сот
Днепровских солнечных туманов.
Вернуться в город взорванных надежд…
Бродить вдоль улиц, лиц, событий,
Унылых чопорных невежд –
Могильщиков святых открытий.
Поэт
Вернуться в город изгнанной любви…
Вздыхать дождями многоточий
Над поцелуем, что душе привил
Мольбу о милостыне ночи.
Вернуться в Киев ягодным постом –
Взойти на паперть ностальгии,
И под седым владимирским крестом
Стекать слезой по куполам Софии.
Теплота семейного интима,
Не воскрес ещё рассветный гам.
Встала мама. И верёвкой дыма
Домик привязала к небесам.
В печке трескотня весёлой речи –
Пламени трепещущий уют.
Матушка, платком укутав плечи,
Не расспросит, почему не сплю.
Исчезают горечи спросонок,
Пахнет мёдом, варится кутья…
Я окутан чудом как ребёнок,
Мама знает больше, чем дитя.
Мне во здравие свершает требу,
И душа светлеет Божьим днём
В доме, что привязан крепко к небу
Предрассветным маминым огнём.
Открывается соседнее купе, звучат строки Марины Цветаевой:
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма…
Закрывается соседнее купе.
Я дожил до тепла –
Как порой до любви доживают,
И рифмуют её
В честь забытых, высоких времён;
Или после больниц
Ломтик воздуха жадно глотают,
И в гостях у травы
Воскрешают несбывшийся сон.
Я до моря дожил –
Так на Родину птиц возвращает
Мозаичный прибой,
Исцеляющий нервных людей.
Ностальгический свет
Закатившимся детством сияет,
Виноградник судьбы
Будоражит вином новостей…
Поедем в Евпаторию, мой друг,
Где кипарисы к небесам воздеты, –
Гитара выдохнет забытый звук
Из плоти песни раненой, неспетой.
Поедем в Евпаторию, ведь в ней
С мальчишкой санаторским по соседству
Средь лабиринта солнечных аллей
Дрожит без нас покинутое детство.
Поедем в Евпаторию – как в дом,
Войдём, и улочки судьбы оттают,
Мы в детстве искупаемся вдвоём,
Прокатимся на стареньком трамвае.
Поедем в Евпаторию, мой друг,
Где кипарисы к небесам воздеты…
Меня не всколыхнёт касанье верных рук,
И тайные слова останутся не спеты.
Снова тело – как в конверте –
Запечатанное в зное…
И уста Любви и Смерти
Что-то шёпчут надо мною.
Под улыбкой пряча муки,
С медсестрою жажду встречи…
Вновь Любовь берёт за руки…
Ну, а Смерть сжимает плечи.
У больных свои забавы…
Ты войдёшь –
Ты войдёшь –присядь, послушай…
Как Спаситель и Лукавый
Рьяно борются за душу…
Вдовы, чёрной доле вторя,
С плачем бьются у гробов!..
А стихи – не сгусток горя –
Утешенья тихий кров.
Дети жаждут крох, бессонные,
У Мадонн на веках соль!..
А хоралы иль симфонии –
Свет искусства, а не боль.
Коль желанную ославили,
Нет её на полотне…
Только краски и муштабели –
Свет палитры, а не гнев.
И в плену, и за решёткою,
И под скорбною плитой
Попрошу охрипшей глоткою,
Как мой пращур пел с мольбой:
Заиграй, дударь, с отчаянья на дуде,
Помоги забыть мне, сирому, о беде!
Мороз крещенский выбрал Иоанн,
Чтоб освятить взошедшего на муки,
Как лёгок твой узор, как осиян,
Возьми нас, нерадивых, на поруки!
Мороз крещенский, милосердным будь
В эпоху апокалипсиса лада…
В колоколах твоих простора суть –
Лиризм соборности и бич Пилата.
Мороз крещенский – острый, как топор,
В берёзы скорбных душ входящий смело,
Немых крестов отчаянный укор
Под игом шутовства и беспредела.
Мороз крещенский, приговора злость
Колом пронзает русскую рубаху.
На душах след от лицемерных слёз,
На душах грешных – некрологи страха.
Мороз крещенский выбрал Иоанн…
Чтоб освятить взошедшего на муки…
Ангел-хранитель
Как лёгок твой узор, как осиян…
Возьми нас, нерадивых, на поруки!..
Открывается соседнее купе, звучат строки Иосифа Бродского:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.
Закрывается соседнее купе.
Меж Днепром и Невою
Не хочу выбирать,
Я к прибою листвою
Прилечу умирать,
Стану вроде растяпы
В летаргическом сне,
И в объятьях Анапы
Буду пить Шардоне.
Пусть не справит поминки
Петербургский снежок,
Но коснутся песчинки
Намокающих щёк,
Все земные мытарства
Укачает волна,
Черноморское царство
Растревожит весна.
И взгляну я построже
На былые грехи,
Приголубь меня, Боже,
За любовь и стихи,
И за то, что свободу
Возводил в идеал,
Что в обличье урода
Красоту воспевал.
(С) Г.Бондаренко
…Отчаяньем повязан лоб,
Рюкзак с обломками азарта
Растёт, как горб.
Меня сломали друг и город,
И отреклись ученики;
Я – в примитив забитый голос,
Вокруг осколки-старики…
И осуждён я на скитальца,
И вбиты в замыслы кресты!
Но мне Господь велит остаться…
читать дальшеГосподь велит остаться
Купелью доброты.
Я устал от людей – от казённых гордынь,
От заигранных драм и страстишек,
От заложенных в юность замедленных мин,
От рентгена восторженных вспышек.
Я устал от мужчин – от сановных персон,
От поступков без правил и чести,
От вчерашних докладов на новый фасон,
От изящных лакейских известий.
Я от женщин устал – от вульгарных речей,
От походок и взглядов обманных,
От манящих духов и тряпичных затей,
От упрёков правдивых и бранных.
Тишина благодатней прокуренных встреч –
Ожидаемых, важных и праздных.
Сброшу невод сует с поцарапанных плеч –
Одиночества праздную праздник!
Зима по-петербургски чудит в конце апреля,
В парадных прозябает с начала октября,
А в камере квартиры немного духа в теле –
Вмерзают в невский омут событий якоря.
Конвойный привкус быта, а за порогом слякоть –
Нет ни весны, ни лета на данной полосе.
Что проку рифму править или над Бахом плакать –
Читатели уходят в разносчики газет.
Бомжи, интеллигенты, торговцы и пижоны –
Хранители снобизма и клановых забав –
Со знаньем смысла жизни, с оглядкой на каноны
Пришельцу за культурой смиряют южный нрав…
Шептались бабки за спиною –
В затылок взгляды забивали,
Как яму рыли подо мною
И жалостью в неё толкали.
Больному другу не терпелось
Под слёзы выпить рюмку гнили…
Мне ж не дышалось и не пелось,
Как будто птицу пригвоздили.
Проклятья выдавит сивуха
Из тела, что душе постыло.
Я простонал всей верой духа –
Бежать, пока не задавило…
И я решил: себя отстрою
С любимыми людьми и веком,
Пускай не телом, так душою
Вполне здоровым человеком,
Чтоб не жалели, не молчали,
А поняли, пускай не сразу,
Я вырвал прошлые начала
Разом!
Бежать! Бежать!.. Сжимает грудь –
Слезами ль? ненавистью скорой?
Прощусь с потопленной Матёрой –
И к чёрту!.. С Богом!.. Как-нибудь…
Закрывается соседнее купе.
Вокзалы плыли в пасмурной пыли
Сквозь улицы больное тело.
В купе отчаяньем вросли,
Кто у немого был предела.
Дыханьем робким о стекло
Стучались прошлого Стожары…
С Голгофы небо снегом шло
По грани беспросветной кары…
Ночь… Раздумья… И крик петухов…
Страхи шепчут о боли без меры.
Даже звёзды, похоже, барьеры
Не написанных мною стихов.
Жизнь…
Иллюзия!..
Нежность…
Обман…
Но оставлю я нудную гавань,
И, в каких бы мне водах ни плавать,
Постараюсь уйти в океан.
Прозрачен день разбуженного лета…
Но ходит в куртках сумрачный народ.
Предчувствием восторгов разогрета,
Нева поэта белой ночью ждёт.
Последний год – как радуга в мазуте:
Раздор с отцом лечил анапский пляж;
Читал спецкурс студентам в институте…
Сумбурной жизни праздничный вираж!
Вернулся к детям-инвалидам в «Данко» –
Друзья ликуют, скалятся враги.
На равнодушие, как прежде, еду танком
Так, что от глаз расходятся круги!
Я столько пережил, а написал так мало,
Не хватит даже на солидный том.
Неясной нежности таинственное жало
И вечной травли в горле горький ком…
Мой эмигрантский вальс
теперь звучит с подмостков
Для нежных дев и нервных стариков.
Проковылял я через сотни перекрёстков,
Отныне Питер – мой крылатый кров!
Всевышний не оставил без ответа
Ночной молитвы слёзной и простой.
Под сводами сорок второго лета
Не тронь души, беззубая с косой!
Открывается соседнее купе, звучат строки Георгия Иванова:
За окном, шумя полозьями,
Пешеходами, трамваями,
Гаснул, как в туманном озере,
Петербург незабываемый.
Петербург – это школа терпения…
Эрмитажа желанный приют!..
Для приехавших – миг изумления;
Для оставшихся – каторжный труд!
Петербург – это страсть безотчётная;
Эмиграции дерзкий соблазн;
Покровителей дружба почётная;
И Фонтанки лирический спазм.
Петербург – это доля жестокая;
Пьедестал возгордившихся душ;
Вдохновения жажда высокая
Петербург – это крест возвращения
В адмиральский готический миф.
Для оставшихся – школа терпения.
Для уехавших – сказочный мир!
Июньской ночи белое вино
Течёт по венам каменного града,
Душе в подарок одиночество дано
Без устали за всё благодарю
Врагов простивших и друзей неверных.
Служа христианскому календарю,
Блуждаю в фарисейских терньях.
Несу свой крест как Вечный Эмигрант.
Кружусь на каруселях влажных улиц.
Лишь белой ночью я почти что…
Ангел-хранитель
Франт!..
Франт…
И до утра немного петербуржец.
И в Киеве…
и в строгом петербурге
Не украинец я…
И, говорят, не русский.
Нет, не еврей – изрёк посольский бюргер.
Дефекты речи – не прононс французский.
На плечи лёг сырой и мрачный Питер
Громадой рассудительной гордыни…
По нраву я – с пелёнок южный житель –
Люблю светило вкуса спелой дыни.
Люблю прибоя бархатное тело
Под ласками заката и рассвета,
Рукою детской возведённый смело
Песчаный город на вершине лета.
Приехал в Питер подрывать устои,
Смешить пиитов лирой неказистой?
Хотел срастись с людскою добротою,
Ведь тут с меня не брали мзду таксисты.
Но время перемен разит цинизмом,
Храм Милосердия – в проказе тленья,
Который год в удушье анархизма
Народ молчит на паперти терпенья.
Осталось, видимо, податься в Польшу –
По маминому роду Бацвиловский.
Там сытым паном поживу подольше,
Чем инвалидом при царях московских.
По-русски воспою великий Краков –
Костёлов и музеев вид помпезный!
В чужих краях под игом новых крахов
Переболею век свой бесполезный.
Оплачем замысел прозрений –
Любви и молодости срок…
И на ободранных коленях
Росы прохладный, алый сок.
Оплачем замысел забытый,
Взращённый бытом и борьбой…
В судьбу слезами и молитвой
Катился музыки прибой…
Оплачем замысел упрямый,
Пыл недописанной строки…
Когда открывшеюся раной
Горланят третьи петухи.
Открывается соседнее купе, звучат строки Александра Галича:
Когда я вернусь…
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала,
разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала –
в кромешный, ничтожный, раёшный –
Ворвусь в этот город,
которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Закрывается соседнее купе.
Поэт
Вернуться в город…
Вернуться в город сброшенных оков –
По компасу дворовой лавки
Судьбою плыть от северных снегов
До арки дома на Шулявке.
Под сенью розовых каштанов
Пить нежный голос из медовых сот
Днепровских солнечных туманов.
Вернуться в город взорванных надежд…
Бродить вдоль улиц, лиц, событий,
Унылых чопорных невежд –
Могильщиков святых открытий.
Поэт
Вернуться в город изгнанной любви…
Вздыхать дождями многоточий
Над поцелуем, что душе привил
Мольбу о милостыне ночи.
Вернуться в Киев ягодным постом –
Взойти на паперть ностальгии,
И под седым владимирским крестом
Стекать слезой по куполам Софии.
Теплота семейного интима,
Не воскрес ещё рассветный гам.
Встала мама. И верёвкой дыма
Домик привязала к небесам.
В печке трескотня весёлой речи –
Пламени трепещущий уют.
Матушка, платком укутав плечи,
Не расспросит, почему не сплю.
Исчезают горечи спросонок,
Пахнет мёдом, варится кутья…
Я окутан чудом как ребёнок,
Мама знает больше, чем дитя.
Мне во здравие свершает требу,
И душа светлеет Божьим днём
В доме, что привязан крепко к небу
Предрассветным маминым огнём.
Открывается соседнее купе, звучат строки Марины Цветаевой:
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма…
Закрывается соседнее купе.
Я дожил до тепла –
Как порой до любви доживают,
И рифмуют её
В честь забытых, высоких времён;
Или после больниц
Ломтик воздуха жадно глотают,
И в гостях у травы
Воскрешают несбывшийся сон.
Я до моря дожил –
Так на Родину птиц возвращает
Мозаичный прибой,
Исцеляющий нервных людей.
Ностальгический свет
Закатившимся детством сияет,
Виноградник судьбы
Будоражит вином новостей…
Поедем в Евпаторию, мой друг,
Где кипарисы к небесам воздеты, –
Гитара выдохнет забытый звук
Из плоти песни раненой, неспетой.
Поедем в Евпаторию, ведь в ней
С мальчишкой санаторским по соседству
Средь лабиринта солнечных аллей
Дрожит без нас покинутое детство.
Поедем в Евпаторию – как в дом,
Войдём, и улочки судьбы оттают,
Мы в детстве искупаемся вдвоём,
Прокатимся на стареньком трамвае.
Поедем в Евпаторию, мой друг,
Где кипарисы к небесам воздеты…
Меня не всколыхнёт касанье верных рук,
И тайные слова останутся не спеты.
Снова тело – как в конверте –
Запечатанное в зное…
И уста Любви и Смерти
Что-то шёпчут надо мною.
Под улыбкой пряча муки,
С медсестрою жажду встречи…
Вновь Любовь берёт за руки…
Ну, а Смерть сжимает плечи.
У больных свои забавы…
Ты войдёшь –
Ты войдёшь –присядь, послушай…
Как Спаситель и Лукавый
Рьяно борются за душу…
Вдовы, чёрной доле вторя,
С плачем бьются у гробов!..
А стихи – не сгусток горя –
Утешенья тихий кров.
Дети жаждут крох, бессонные,
У Мадонн на веках соль!..
А хоралы иль симфонии –
Свет искусства, а не боль.
Коль желанную ославили,
Нет её на полотне…
Только краски и муштабели –
Свет палитры, а не гнев.
И в плену, и за решёткою,
И под скорбною плитой
Попрошу охрипшей глоткою,
Как мой пращур пел с мольбой:
Заиграй, дударь, с отчаянья на дуде,
Помоги забыть мне, сирому, о беде!
Мороз крещенский выбрал Иоанн,
Чтоб освятить взошедшего на муки,
Как лёгок твой узор, как осиян,
Возьми нас, нерадивых, на поруки!
Мороз крещенский, милосердным будь
В эпоху апокалипсиса лада…
В колоколах твоих простора суть –
Лиризм соборности и бич Пилата.
Мороз крещенский – острый, как топор,
В берёзы скорбных душ входящий смело,
Немых крестов отчаянный укор
Под игом шутовства и беспредела.
Мороз крещенский, приговора злость
Колом пронзает русскую рубаху.
На душах след от лицемерных слёз,
На душах грешных – некрологи страха.
Мороз крещенский выбрал Иоанн…
Чтоб освятить взошедшего на муки…
Ангел-хранитель
Как лёгок твой узор, как осиян…
Возьми нас, нерадивых, на поруки!..
Открывается соседнее купе, звучат строки Иосифа Бродского:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.
Закрывается соседнее купе.
Меж Днепром и Невою
Не хочу выбирать,
Я к прибою листвою
Прилечу умирать,
Стану вроде растяпы
В летаргическом сне,
И в объятьях Анапы
Буду пить Шардоне.
Пусть не справит поминки
Петербургский снежок,
Но коснутся песчинки
Намокающих щёк,
Все земные мытарства
Укачает волна,
Черноморское царство
Растревожит весна.
И взгляну я построже
На былые грехи,
Приголубь меня, Боже,
За любовь и стихи,
И за то, что свободу
Возводил в идеал,
Что в обличье урода
Красоту воспевал.
(С) Г.Бондаренко
@темы: Стихи